Робер Параго, Яник Сеньер. Макалу. Западное ребро

Миф о Прометее


Погода по-прежнему хорошая. Всюду солнце: на окружающих вершинах, на Ребре, вокруг нас, в нас. Мы спускаемся в Базовый лагерь медленно, не торопясь, потому что ноги Жан-Поля Пари причиняют ему тяжелые страдания. Потому что нам нравится такое расслабление, тотальное, моральное и физическое (даже боль в боку, которая так сильно меня мучила наверху, на гребне Близнецов, как будто утихает). Потому что мы счастливы и не хотим (более или менее сознательно) укорачивать эти драгоценные часы. Не то же ли невысказанное желание побуждает меня идти последним?

У языка ледника, на песчаном пляже перед палатками, нас ожидают: Берардини, конечно, с кинокамерой в руках, Крейзер и команда телевидения, Клеман, Янссен, Матюрен. Для них это великий день, конец длительного и трудного ожидания, которое с такой же вероятностью могло бы окончиться впустую. На их лицах также написана радость. И начинается немедленно церемониал интервью: вопросы, ответы, магнитофон, камеры… О! Мы весьма корректны, почти чопорны. Вся Франция нас увидит и услышит. А нам так бы хотелось дать волю разрядке, кричать, вопить от радости. Наконец вопросы окончены, запись ответов тщательно уложена в коробку для далеких слушателей, сняты последние портреты бородатых победителей, и мы можем отдаться эйфории. Пробки летят в потолок, и еще, и еще пробки… «За твое здоровье, старик!.. За будущую!.. (уже планы)… Смотри, Робер, трава, зеленая трава!» Да, тут и там проглядывают травинки; птицы, много птиц летают вокруг лагеря; трава и птицы весны. Как будто природа, присоединяясь к нашей радости, дарит нам образы возрождения, нам, которые в течение долгих недель знали лишь снег, лед и голые камни. А затем мы пировали на банкете; в меню фигурировало свежее мясо, принесенное первыми носильщиками из Седоа; в приюте-кухне праздновали шерпы, и арака лилась рекой. Мы курили сигары, мы пили еще и говорили, говорили, говорили, так как алкоголь развязывает языки, а затем, так как он же со временем их и связывает, тонус понемногу снижался, глаза начали моргать. Мы разошлись и стали спать. Как сурки.

Блистательным утром мы возвращаемся к забытым действиям и удовольствиям: длительные умывания в холодных водах Барун Кхола, полуголые тела, с готовностью выставленные на солнце. Прилет вертолета отрывает нас от безделья. Приятно видеть радость Бернара Сеги. Еще приятнее шампанское, привезенное им из Катманду. Предвидение? Подсознательное желание предотвратить злой рок форсированием обстоятельств? Смелое выражение веры в нас, разделяемой всеми нашими друзьями? Такой оптимизм трогает нас до глубины души.

Прежде чем он улетит и возьмет с собой команду журналистов, явно довольных возвращением к цивилизации, Пари и я вместе с Сеги составляем план эвакуации. Нашей первой заботой является избавление Мелле, Сеньёра и, главное, Пари, сильно страдающих от своих обморожений, от длительного, трехнедельного марша до Биратнагара. А впрочем, почему бы и другим не воспользоваться удачей? Хватит двух рейсов. Возвращение снаряжения не должно встретить непреодолимых препятствий.

Действительно, приходят новые группы носильщиков. Поскольку последней датой для нашей попытки мы установили 23 мая, я не стал дожидаться гипотетического успеха и послал шерпов для вербовки в районе Седоа всех имеющихся носильщиков для обратного пути. И вот они здесь в назначенный день, 26 мая. Управление ими мы доверяем нашему офицеру связи Тхапа, деловитость и трудолюбие которого мы хорошо знаем, и моему шерпу Анг Тембе, который проявил на Ребре поразительные качества скалолаза и организатора. Наш первый сирдар Нгаванга не справился с возложенными на него обязанностями и не пользовался авторитетом. Шерп Нгати, которому мы отдали роль, если не функции второго сирдара, был гораздо лучше, но он плохо переносил высоту и в процессе восхождения часто болел.

К счастью, у нас был Анг Темба. Простой «местный носильщик» в экспедиции 1955 г., скромный, услужливый, он в высотных лагерях открыл по-настоящему свои таланты. Лишь он и Пема, шерп Пайо, поднялись в лагерь VI. Его воля, его чувство ответственности на уровне его физических достоинств. И к тому же он говорит по-английски. Теперь слишком поздно, чтобы ему официально вручать звание сирдара, но я передам ему эти функции. Перед другими шерпами и офицером связи я торжественно поручаю ему обеспечение эвакуации снаряжения. Я знаю, что- с этого момента его престиж в глазах товарищей прочно утвержден. И я уверен, что он не разочарует нас.

Итак, мы уславливаемся с Сеги, что он завтра возвратится за нами и за три рейса доставит до Лукла (это местечко с последней площадкой для легких самолетов расположено в долине Дудх Кози, к западу от долины Аруна и примерно в 150 км по прямой от Катманду). Не успел «жаворонок» улететь, как мы начинаем готовить багаж; выбираем между полезным и необходимым, так как для проживания в Катманду можем взять с собой лишь строгий минимум. Нужно также подумать о грузах носильщиков, взвешивать их и нумеровать. Быстро проходят часы, затем ночь, затем еще целый день…

Сеги не прилетел. Здесь погода хорошая, а ниже? Муссон совсем близко, и с юга на горизонте виднеется фронт мрачных туч, захватывающих постепенно все небо Непала. Мы продолжаем собирать максимум снаряжения, думая о будущих гималайских экспедициях. Даже хижина, и та разобрана. Еще одна ночь, третья после нашего возвращения в Базовый лагерь. Нет, видно, Сеги не прилетит. Возвратимся пешком, как все прочие.

И вот 28-го утром, когда весь лагерь еще спит, раздаются знакомые звуки: «плаф-плаф!» Спящие выскакивают из палатки как ракеты. Скорее багаж, скорее посадка! Первая партия: Жаже, Гийо, Маршаль, Мелле; затем вторая: Пари, Сеньёр и начальник экспедиции. Начальнику малость неловко, он предпочел бы отбыть последним.

— Итак, Жорж, обо всем договорились? Ты летишь с Бобом, Галкой и Люсьеном. Если случайно вертолет не сможет вернуться (кто его знает как с муссоном), ну тогда!.. Ждете здесь день, два, максимум три, и дальше ждать не стоит, мы уходим. Вас возьмут попозже в Биратнагаре. — Хорошо!

Я улетаю спокойно. В случае чего разберутся сами. В Лукла находим первую группу. Или, вернее, одного Маршаля, так как Жаже, Гийо и Мелле успешно применили авиастоп и воспользовались самолетом, увозящим последних членов международной эверестской экспедиции. Это значит, что не прошло и четырех часов после бурного пробуждения в Базовом лагере, как они уже вкушают прелести Катманду.

Бернар, не задерживаясь, вылетает за третьей группой, а мы спокойно ожидаем на взлетной полосе в Лукла. «Жаворонок» возвращается. Он еще не сел, а мы уже видим, что пилот в одиночестве. Он не смог преодолеть облачную стену, замкнувшуюся за нами. Что делать? Уже поздно, и вряд ли можно рассчитывать на новый полет в Базовый лагерь. А главное — мало горючего. Итак, мы втискиваемся впятером в кабину. А через пару часов, не более, Сеги высаживает нас в Катманду, немного ошалевших от резкого перехода менее чем за три дня от битвы на Ребре к роскоши, комфорту и суете столицы.

Приемы, фото, журналисты… Почта из Франции, телеграммы, посещение посольства. У нас еще будет время пресытиться городской жизнью в течение долгих трех недель, пока мы будем ожидать возвращения запоздавших друзей, ничего не зная об их судьбе и с каждым днем все более тревожась. Я не знаю, действительно ли виновата эта тревога? Но груз обязанностей и принуждений, по мере того как проходят дни, сильнее сказывается на мне, чем удовольствие. И я не узнаю уже более города, где когда-то было так хорошо, Катманду золотого века.

Дорога доходит теперь до самого Катманду, а вместе с ней ее блага и неприятности, автомобиль и туризм. И непальцы теперь могут оценить все прелести красного сигнала светофора, автомобильных пробок, дыма грузовиков и очередей у бензоколонок, как во Франции в 1968 г., когда «события» закрыли краны. Здесь -это муссон, который сегодня закрыл дорогу, это оползни и вышедшие из берегов реки. В галстуке из тергаля или в национальном головном уборе топи .лишенный бензина автомобилист испытывает одинаково глубокое чувство обиды и проклинает все на свете.

Самолеты доставляют ежедневно в модернизированный аэропорт толпы пестро одетых и вечно куда-то спешащих туристов. Ибо все агентства обязательно включают в свои поездки вокруг света заезд в Катманду. Запрещенный Непал, храмы, священные коровы, дороги Катманду, марихуана и. искусственный рай… Мощь рекламы… Как далеко то время, когда в отеле «Рояле», единственном в городе, принимали редких проезжих европейцев! Отели люкс предлагают теперь свои номера с кондиционированным воздухом, свои бассейны, своих метрдотелей в форме.

Прошло то время, когда мы с товарищами по Жанну скитались от храма к храму, по базару, любуясь наличниками окон и деревянными балконами, любовно украшенными резьбой поколениями непальских умельцев. У нынешних путешественников нет времени. Быстро в такси, тур по храмам и лавчонкам, где торгуются (не очень, времени нет) из-за кукри* или статуэтки сомнительной древности. Базар залит электрическим светом. Но покупатели, подгоняемые временем, видят ли они отвратительные бетонные мачты, которые несут провода и обезображивают великолепные фасады, видят ли они наступление бетона?

Ты помнишь, Келлер? С нашими друзьями по Жанну мы ходили в этих храмах, чтобы петь вместе с непальцами. Вечером приходили мужчины, одни только мужчины, с цитрами, усаживались на откосе, у входа в храм. Они играли, они пели мелодичные, приятные для слуха песни, а мы смешивались с ними и пели также, наши мелодии. Порой, когда репертуар был исчерпан, мы пели и фривольные песенки. Какая разница, они не понимали слов, а это было средство общения.

Они пели, и они курили. Запах дыма был какой-то странный, и я, наивный человек, дожил до 1971 г., чтобы убедиться в том, что они курят не табак, а марихуану. Гашиш и марихуана свободно продаются в Непале, публично рекламируются красочными плакатами так же, как у нас какой-нибудь пищевой продукт массового потребления. И такая свободная продажа вполне может объяснить широкое развитие в Непале, и особенно в Катманду, явления хиппи! Если не развитие, то во всяком случае его зарождение, до того даже, как использовались кино и пресса, чтобы создать получивший такую громкую известность миф.

С хиппи я был знаком лишь по обильной посвященной им литературе. Мне не было никакого дела до их нарядов, лохмотьев, их расхлябанности, даже их нечистоплотности. Я им симпатизировал, потому что понимал их философию; в топ мере, в какой можно говорить о философии хиппи; скажем проще, я понимаю их мотивы. Я понимаю, что юноша в 20 лет восстает против непонимания взрослых, против рогаток общества, слишком хорошо устроенного, чтобы уделить ему место; я понимаю, что он хочет убежать и полностью насладиться своим освобождением. Но сколько людей смешивали и смешивают созерцание и лень! Кто среди всей этой молодежи, направившейся в Непал, вышел за город, добрался до затерянных селений у тибетской границы, у самого подножия гигантских гор, добрался до Гунза или Велуночунга, где приходится копаться в земле целый год, чтобы собрать килограмм риса? Истинные, «чистокровные» хиппи существуют, но их не встретишь на улицах Катманду. Они в дальних ущельях посвящают свое время размышлениям и общей с крестьянами работе.

Я поражен, обнаружив, что в настоящее время хиппи в столице Непала стали немногочисленны. Выразив свое удивление в разговоре с непальским чиновником, я немедленно получил ответ: «Считаете ли вы нормальным в Европе, чтобы люди не признавали общество потребления, чтобы они жили за счет этого общества, ничего не производя? У нас слишком много забот для обеспечения жизни, а иногда даже просто выживания наших собственных граждан, чтобы содержать еще паразитов. Ни один иностранец не может теперь получить въездную визу в нашу страну, если не докажет, что он обладает достаточными средствами существования».

Вот почему племя хиппи в Катманду значительно поредело и практически на холме Сваянбху Натх собираются в основном американцы, имеющие счет в банке и получающие ежемесячно необходимые для существования средства.

Ленивые, наркоманы и вдобавок воры, когда банковского счета не хватает. Уже давно антиквары и торговцы начали грабить храмы Непала, снабжая предметами искусства музеи, коллекции, любителей всех стран. Какой европеец, возвращаясь из путешествия или экспедиции в Гималаи, не захочет привезти в чемодане бронзовую безделицу, статуэтку, молитвенную мельницу, вышитую ткань? Я вспоминаю, что в 1959 и 1962 гг. я мог купить в официальных антикварных магазинах несколько подлинных изделий по разумной цене. Сегодня в этих магазинах вы найдете лишь плохие копии; подлинность уже не в цене, и ее остается лишь оплакивать. Если только какой-нибудь хиппи не явится к вам втихомолку: «Могу предложить кое-что, господин, прекрасная статуя, вот увидите, и недорого». Прекрасная, в самом деле, и недорого, но украдена в храме, если только не пришла из Тибета косвенными путями.

Ленивые, наркоманы и воры. И это все, что мы можем предложить непальцам в качестве примера? А мы сами, с нашими экспедициями, которые в конце концов являются особым выражением нашей цивилизации, что мы приносим им? Сущность этой цивилизации или только накипь ее? Деньги, конечно, много денег; возможность для некоторых, для шерпов например, продвинуться вверх по социальной лестнице. Медицинскую помощь больным в уединённых селениях. Но если подняться из плоскости простой экономики в плоскость морали? Новые потребности, которые они не в состоянии удовлетворить. Зачем нужны деньги, если на них нечего покупать?

Нет, я не против цивилизации. Я сам из цивилизованной страны. Я могу взвесить все «за» и «против», отличить добро от зла. Но то, что мы даем этим людям, не то ли это как раз, что мы хотели бы выбросить? И право умереть в снегу за десять рупий в день.

Да, по правде говоря, когда Прометей украл огонь у богов и дал его людям, он сделал последним неважный подарок!

Хватит философии, Робер. Хватит вопросов. Первый, который нам надо решить, касается не завтрашней судьбы Непала, а судьбы друзей, оставшихся в Базовом лагере и о которых мы по-прежнему ничего не знаем. Взвалив на одного из нас, Жан-Поля Пари, заботу, связанную с бесконечным ожиданием, мы посетили в течение молниеносной четырехдневной поездки некоторые индийские города: Бенарес, Кхажурахо, Агра, Дели. Возвратившись в Катманду, нашли ту же неизвестность, и моя тревога возрастает вдвое. Что с ними могла приключиться? Надо узнавать! И начинается нескончаемая игра в жмурки.

Все средства хороши, чтобы раскрыть тайну. В первую очередь, очевидно, вертолет. Сеньёр совершает с Сеги не менее семи разведывательных полетов. Безуспешно. Теряя ежеминутно тропу, петляющую в лесах, ослепленные облаками, накопившимися с приходом муссонов на склонах гор, они ни разу не смогли отыскать караван. Лишь однажды они внезапно попали на открытом месте на идущую группу: носильщики под командой офицера связи. А где сагибы? Тхапа не знает. Он вышел из Базового лагеря во главе первого отряда. Условились, что вслед за ним по мере прибытия носильщиков из Седоа выйдет второй, затем третий отряд. С тех пор он ничего не знает и не имел никаких контактов с оставшимися.

Мы не можем бесконечно осуществлять эти полеты, стоящие очень дорого. Сеньёр и Маршаль слетали рейсовым самолетом в Биратнагар. Никого нет, ничего неизвестно.

Я снова улетаю с Сеньёром в Биратнагар, а оттуда добираемся до Дхаранбазара на машине. Мы находим там носильщиков, офицера связи, но никаких сагибов, а они должны быть здесь, раз вышли тремя днями позднее нас. Тайна становится все более загадочной, и мое беспокойство переходит в настоящую тревогу. В какую западню они попались?

Проходят два дня. Перед возвращением в Катманду я послал им навстречу шерпа, наказав ему снова повторить путь подходов. Он понес с собой деньги, бутылку виски и послание, где я писал… я не очень точно помню… но что-то вроде этого: «Слушайте, ребята, когда этот шерп вас разыщет, пошлите мне из первого поста радиосообщение в Катманду. Скажите, когда вы думаете туда добраться, мы выйдем вам навстречу».

О чем в послании не говорилось, так это об отчаянной тревоге, меня захватившей. Я начинаю думать, не является ли такая тревога неразлучной подругой начальника экспедиции от первой до последней минуты, как бы он ни верил в своих товарищей, в свои способности, в успех .мероприятий. Столь тяжелая была эта тревога, что порой я обращался к товарищам, ожидавшим со мной в отеле Катманду. «Мне эта экспедиция начинает влезать в печенки! Когда она кончится? С ума можно сойти!»

И вот в один прекрасный день, 21 июня, через 23 суток после моего отъезда из Базового лагеря, рейсовый самолет высаживает в аэропорту четырех обросших, усталых и довольных ребят.

И мы постигаем наконец разгадку тайны. То ли я забыл сказать Жоржу Пайо, что он не должен ждать более трех дней, то ли мы друг друга плохо поняли. Так или иначе, но они ждали восемь дней с небольшим числом шерпов и носильщиков. На восьмой день, убедившись, что вертолет больше не прилетит, они. вышли в путь. Они не могли знать, что как раз в начале этой недели неожиданное решение королевского двора по неизвестным нам причинам прервало все полеты зафрахтованных самолетов. Когда через несколько дней в результате таинственных дипломатических демаршей это решение было отменено, было уже слишком поздно: муссон бросил свои армии туч в атаку на горы. У ребят нечего было есть, никакого снаряжения, так как оно ушло в первую очередь; у некоторых не было даже обуви, и они переходили перевал Барун по снегу в теннисных туфлях! Удлиняя переходы, они беспрепятственно достигли Дхаранбазара за 12 дней от Базового лагеря вместо 17 и наняли грузовик до Биратнагара. И вот самолет Непальского королевского аэрофлота доставил их к нам целыми и невредимыми.

Bы можете себе представить, с какой радостью их встретили! Нужно ли говорить, что никто из нас не хотел задерживаться в Непале или в Индии сверх времени, строго необходимого для отдыха, оформления последних расчетов, прощания с друзьями? Но видимо, эта экспедиция никак не хотела заканчиваться. Забронированный самолет «Эр-Франс» потерпел аварию, и понадобилось еще два дня хлопот, переговоров, телеграфной связи с Парижем, чтобы найти другой самолет.

Наконец 25 июня. Аэропорт Орли. Посадочные полосы поднимаются навстречу «Боингу». И мне захотелось остановить неизбежную посадку, отложить на завтра, на будущее конец нашей истории. Колеса еще не прикоснулись к земле, а меня уже охватывает тоска по высоким горам и волнующим переживаниям. Как восхитительно избавление от повседневной рутины! Через несколько минут с глубоким волнением я встречусь с женой. Я увижу Деви, и мы бросимся в объятия друг другу. Но я потеряю своих товарищей. Мы жили вместе пять месяцев, никогда не расставаясь, если не считать нескольких дней, когда они организовывали последовательные лагеря. Я уже не буду делить свою палатку с Жоржем Пайо. Эти волнующие часы перед достижением вершины… Я не хотел бы их вновь переживать, и все же я сожалею о них, потому что они скрашивали жизнь, заставляли глубже чувствовать, что я существую.

Мои товарищи… Каждый скоро возвратится к своим обычным занятиям. Но тот, кто сам оставил свое место, найдет ли он вновь работу? Чтобы в полной мере насладиться любимым делом, он распрощался со своим работодателем, забывая добровольно о будущем и думая лишь о настоящем. Повседневная жизнь возьмет его теперь за горло. Слишком повседневная жизнь. Каждый день вставать в одно и то же время, в тот же час, чистить зубы, покидать дом, направляясь на ту же службу, к одной и той же работе. Нелегко жить таким образом, когда знаешь… кое-что иное. Внизу перевертываемой страницы мелькнет слово «конец», и это меня ужасает. «После»—это только «после», это уже не «во время». Я вижу, как приближается конец, и сердце мое разрывается.

Автобус везет нас к аэровокзалу. Они здесь, все здесь, все дружеские лица. Президент Деви, как всегда подтянутый, моя семья, моя жена. Чудесное возвращение все-таки. Меня тащат налево, тащат направо, как мне быть, кому отдать предпочтение? То же происходит с каждым из членов экспедиции, захваченным своей семьей, своими друзьями. Стиснутые в этой толпе, мы еще вместе, но уже разделены.

Наши друзья из прессы также здесь. Крейзер, Япссен, Клейман, Матюрен. Они рады нас видеть и помирают со смеху при взгляде на мое гладко выбритое лицо. Конечно, нет у меня ни бороды, ни усов, и среди обросших товарищей я чувствую себя голым. В свое время я неосторожно поклялся Сеньёру, что, если Макалу будет взят, я позволю ему сбрить мои усы. Драгоценные усы, украшавшие меня со времени моей первой экспедиции на Аконкагуа в 1953 г. А борода без усов, сами понимаете…

Длинный, очень длинный день (мы вылетели из Дели очень рано, и надо учитывать разницу во времени) заканчивается у президента Деви, где мы обедаем вместе с нашими женами. Смотрим по телевизору фильм, снятый в Базовом лагере командой «киношников», который демонстрируется впервые именно сегодня. И все расходятся по домам: жители Шамони, провинциалы, направляются к родственникам, к друзьям или в гостиницу. Контакты не разорваны, нет, но что остается от человечности, которая на Ребре, в снегах Баруна, в каждую минуту нашей эпопеи сплачивала 11 человек в единый коллектив?

И вот я дома, с женой. Завтра надо жить, и я вновь сяду за свой стол, поприветствую своих коллег и друзей, которые будут рады меня видеть и станут поздравлять. И все будет кончено.





* Кинжал.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32

Оставить комментарий