Робер Параго, Яник Сеньер. Макалу. Западное ребро

Раздумья у ребра


9 апреля. Я очень плохо спал. Одолевали меня бессвязные кошмары. Утром с Гийо и Моска ухожу в лагерь III. Я быстро убеждаюсь, что у меня нет ни физических, ни моральных сил. Высоко вверху я вижу Сеньёра, Пайо, Мелле и Берардини, обрабатывающих первые склоны ребра. На вершине второго Близнеца я сдаюсь и спускаюсь в лагерь II, где нахожу Пари и вернувшегося из Базового лагеря Жаже. Вскоре ко мне присоединяются Сеньёр, Пайо, Мелле и Берардини. Они тщетно пытаются улучшить мое настроение. Я совершенно убит и охвачен отчаянием. И начинается долгая ночь, а с ней горькие размышления, которые без конца вертятся вокруг одного и того же, пережевывают одно и то же и, наконец, уже не могут сделать различие между тревогами и горечью.

Несчастный, тебе следовало бы заняться интендантством! Как я уязвим… Бывали дни, когда я был в совсем приемлемой форме. Сегодня я жал вовсю, но тащился сзади всех, и больше всего мне хотелось не отставать от этих молодых, полных жизненной силы парней. Увы! Не могу. Я слишком стар. Зачем я сунулся в эту историю? Я мог бы остаться дома. Разве я сделал недостаточно? Зачем еще нужны мучения вместо скромной, легкой жизни, когда имеешь привычную работенку, милые привычки, когда возвращаешься ежедневно домой, спокойно включаешь телевизор… Порой, когда я начинаю анализировать такую простенькую. жизнь, возникают сомнения. Это же монотонно до тошноты! Я не гожусь для такой жизни. Но создан ли я, чтобы выбиваться из сил или, как все нормальные люди, наслаждаться простой, легкой жизнью? Хуже всего это то, что в своей карьере я выбирал наиболее трудное решение и делал это очень часто. Я провожу. уже шестое серьезное мероприятие, и сегодня мне пришла в голову мысль, что я, возможно, переступил грань. Я самый пожилой из всех членов экспедиции, и я сразу почувствовал себя старым, не стариком, а представителем старшего поколения по отношению к другим членам команды. У меня были критерии сравнения. Я не имею в виду сложность Ребра, как таковую. Если бы был такого же возраста, как Яник или Моска, я бы, вероятно, им не уступал. Разве травмирует меня сложность? Нет, травмирует сознание, что я не могу двигаться, как мои товарищи, не могу действовать, как они, на маршруте. Перила, по которым я подтягивался, поставили они, а не я. Придется ли мне когда-нибудь идти первым в связке с кем-либо из них, переживать чудесную радость, когда ты в хорошей форме и отдаешься без остатка трудной работе? Но нет, я не смогу больше участвовать в работе штурмовых связок, это было бы в ущерб делу; как ответственный, я никогда не буду свободен, не смогу идти направо, идти налево, к тому же… я такой человек, который… никто тут ничего не изменит… не то что я не доверяю людям… но у меня, возможно, есть недостаток: когда я даю приказания или когда проявляют инициативу другие, мой несносный характер заставляет меня влезать в дело и проверять, правильно ли все сделано. Я должен сам во все вмешаться, и это создает мне кучу забот.

Простая обязанность вести бортовой журнал и то отнимает время, представляет какую-то трудность. А потом все эти мелочи, безделицы, например плохо отрегулированные альтиметры… Как бы я хотел освободиться от этих мелочей, составляющих в итоге неподъемный груз! Активно участвовать в работе, лазать, быть в хорошей форме, смеяться над плохой погодой, над холодом, ветром, всюду проникающим снегом, быть на десять лет моложе, вновь очутиться на Жанну, на Аконкагуа, не быть больше начальником экспедиции, участвовать в штурмовых связках!

Но раз я здесь, я должен участвовать, не правда ли? Не может быть речи о том, чтобы остаться в стороне. Активное участие—это основа. Не может начальник экспедиции лишь отдавать приказы, сидя в тепле со своим биноклем. Вот почему я здесь и «дохожу»…

…Что поражает—так это чуткость, с которой все ко мне относятся. Яник, Моска, Пано—все знают, что я не справляюсь, и, проявляя редкое благородство, все стараются поддержать меня морально. «Не унывай, Робер, увидишь, все будет в порядке…» Дорогие друзья! Если бы вы знали, как мне тяжко! Этот гребень Близнецов, он такой длинный, монотонный, трудный, даже для тех, кто в хорошей форме. А для меня, понимаете!.. Эти короткие остановки, когда ты совсем один, если не считать Эвереста, который насмехается над тобой… когда у тебя слезы на глазах от жалости к самому себе… А этот проклятый рюкзак, до чего же он тяжел! Но каждый должен нести максимум, и ты должен также выжимать из себя максимум. Делать как все… снова идти…Я делаю четыре шага и отдыхаю, считаю шаги: один, два, три, четыре… повиснуть на веревке, восстановить дыхание, пытаться забыть про все усиливающуюся усталость. Гоп! Вперед!

А когда я прихожу в лагерь, Яник уже там часа полтора, не менee, и приготовил чай. Я мучался, как никто другой. Он, конечно, ни в малейшей степени. На самом крутом участке он поднимался с сигаретой в зубах, и это действовало мне на нервы! Чтобы ободрить меня, ты говоришь, что хотел бы со мной вместе подняться на вершину. Скажешь тоже! Об этом не может быть и речи. Я на это не способен, и, главное, я не хочу этого как раз потому, что не хочу быть «хозяином», организовавшим экспедицию для удовлетворения своего желания подняться на вершину… если только, конечно, он не является лучшим в команде. Это не его роль—идти на вершину. Он идет, но в последнюю очередь. Несмотря на снежные заряды, несмотря на пронизывающий ветер, связки продолжали терпеливо ползти вверх. Я добрался до лагеря III. Ночью не прекращался ураганный ветер, но мы все же выходим, Моска и я, в сопровождении двух шерпов—Анг Темба и Нема. Наши жюмары ритмично скользят по перильным веревкам. Изумительный инструмент, этот жюмар, он знаменует в альпинизме столь же важный этап, как в свое время появление профилированной резиновой подметки вибрам. Всякий, кому пришлось подниматься по натянутой веревке из трещины или по нависающей стене в Доломитах, используя старый узел Пруссика, может оценить прогресс, достигнутый применением этой металлической рукоятки. Когда вы продвигаете ее вверх по веревке, кулачок, которым она снабжена, «утапливается», а когда вы подтягиваетесь, она заклинивается под действием натяжения. Только жюмар позволяет применять на самых высоких вершинах Гималаев технику натянутой перильной веревки. Я, который участвовал в экспедициях до того, как появился жюмар, могу с полным основанием сказать: это небо и земля.

Лазанье трудное: смешанный рельеф, перерезанный нависающими взлетами, которые приходится обходить по флангам. Непростой траверс в сотню метров длиной приводит нас к подножию очень крутого фирнового склона, переходящего в такие же крутые скалы. Здесь мы навешиваем стометровую веревку. Вопреки моим ожиданиям я сегодня не страдаю. Не напрасны ли были мои ночные опасения? Неужели я не способен контролировать порывы моего воображения?

Угрожавшая с утра буря набрасывается на нас с необыкновенной силой. В одну минуту она превращает нас в снеговиков, утыканных льдинками. Кругом… марш! Быстро! И мы спускаемся вдоль натянутой веревки. Вернее, это не спуск, а управляемое падение, позволяющее терять высоту с бешеной скоростью. Это техника, которую мы с товарищами открыли инстинктивно и разработали окончательно на Аконкагуа.

Спуск при этом осуществляется не на дюльферной веревке, а на самой перильной. Достаточно для этого, чтобы она была не натянутой, а с некоторой слабинкой. Альпинист проводит веревку по спине, под лопатками, вокруг предплечий и хватает ее покрепче руками в рукавицах. Руки раздвинуты в стороны, прямые ноги опираются о склон, и альпинист скользит на боку. Чтобы затормозить спуск, достаточно зажать руками веревку; чтобы затормозить еще сильнее и даже остановиться, следует вытянуть руки вперед, вследствие чего увеличивается трение, а следовательно, и торможение.

Мы обучили этой технике, хотя и с трудом, наших шерпов, а также тех членов экспедиции, которые не были с ней знакомы, потому что в Альпах она никогда не применяется. Конечно, с непривычки впечатление сильное! Тем более что нет никакой страховки, за исключением карабина, прикрепленного к поясу и скользящего вдоль веревки. Однако я никогда не беспокоился ни за себя, ни за кого-либо другого. Я знаю мастерство и самообладание каждого. И знаю также, что в экспедициях время от времени приходится идти на риск. Тем более в экспедиции такого масштаба, как наша. Мы это знали и шли на риск.

15 апреля. Погода плохая. Падает слабый снег. В палатках никто не шевелится. У всех полное безразличие. Хорошо еще, что Пайо занимается стряпней, без него никто бы ничего не ел. Я спускаюсь в лагерь II.

16 апреля. Наконец хорошие новости. По радиосвязи узнаю, что вертолет только что прибыл на базу, чтобы эвакуировать Жакоба! Сеги прилетел нас приветствовать в лагерь II, но не хочет задерживаться (слишком уж ненадежная погода) и быстро исчезает в направлении Катманду. Через два часа Жакоб будет в госпитале. Какое облегчение! Маршаль меня предупреждает, что он немедленно уходит из базы в лагерь I. Завтра, вероятно, мы увидим его здесь. К 17 часам начинает падать снег. В лагерь II возвращаются передовые связки. Они добрались до высоты 7100м. Завтра нам следует установить лагерь IV. В лагере III остаются сегодня вечером лишь Гийо, Моска и два шерпа.

17 апреля. Пари и Жаже с пятнадцатью шерпами уходят в лагерь III. Погода быстро портится, и уже с 10 часов начинается обильный снегопад. Моска и Гийо, вышедшие из лагеря III, пытались достичь площадки будущего лагеря IV, но вынуждены были отказаться от этого из-за очень сильного ветра. Аббат Бордэ был прав, когда предсказывал нам ветер со скоростью сто пятьдесят километров в час. Никогда, даже в самые худшие минуты экспедиций, в которых я участвовал до сих пор, я не испытывал ветра такой бешеной силы. Ветры без всяких препятствий яростно атакуют стоящий в гордом одиночестве Макалу, и в первую очередь выдающееся, как нос корабля, Западное ребро.

Непогода теперь прочно обосновалась от подножия до вершины горы. Когда ветер порой образует просвет в кружащихся тучах, мы видим, что буря разыгралась на всех уровнях от Базового лагеря до лагеря III. Я живу в непрерывной тревоге: лагерь III не защищен от ветра, и смогут ли наши товарищи там устоять? Если непогода продлится и придется эвакуировать лагерь, сумеют ли они отыскать погребенные под снегом перильные веревки? До настоящего времени на гребне Близнецов не было ни одного карниза. Теперь, при этом адском ветре, должны возникнуть колоссальные карнизы. Если бы я был настолько наивным, чтобы в этом сомневаться, достаточно было бы вспомнить некоторые снимки Шнайдера. Карнизы—это они убили Германа Буля на Чоголизе.

Сообщения, которые Пари передает по радио, меня мало радуют. Какое все же поразительное место занимают в нашей жизни эти волшебные маленькие станции, но связь, которую они создают между нами, чрезвычайно хрупкая.

—Здесь настоящая катастрофа,—сообщает Пари.—Неживые палатки все разрушены бурей. Остальные уцелели только потому, что мы находимся внутри и время от времени вылезаем, чтобы освободить крышу от накопившегося снега и поправить стойки и растяжки.

— Ну что же,—ответил я.—Снимайте лагерь! Во всяком случае о том, чтобы вам доставить продовольствие, не может быть и речи. Раз так, спускайтесь сюда как можно быстрее! Конечно, тут не Лазурный берег, ты понимаешь. Но будет все же немного получше, и потом мы будем вместе.

Лазурный берег. Здорово сказано! Не настолько уж лучше мы здесь устроены, чем наши друзья в лагере III. Сверху вниз, снизу вверх, справа, слева ветер крутит облака и месит снег. Иногда непроницаемая завеса на какие-то секунды разрывается: вся вершина курится, гребень колышется, как грива мчащегося коня, вихри поднимаются по склонам с невероятной скоростью. Снег везде. Он проникает всюду, даже через молнии, покрывает в палатках спальные мешки, одежду, снаряжение.

Порывы ветра с яростью бьют и треплют палатки, и заснуть становится проблемой. Прием пищи—вторая не менее надоедливая задача. Нечего и думать сесть с комфортом за обеденный стол. Только очистишь стол или стул, как они снова мгновенно покрываются снегом. Проходят часы, проходят дни. Три, четыре, пять? Мы потеряли им счет. Мы просто ждем и стараемся выжить, как животные.

Если подумать, есть ли какое-либо другое решение, кроме ожидания? Отступление в Базовый лагерь? При этом снеге мирные склоны между лагерями II и I превратились в капканы, угрожающие лавинами. Пари, Пайо и Сеньёр, несмотря на бурю, спустились с шерпами из лагеря III, утопая в снегу, порой до плеч, пытаясь по пути освободить перильные веревки. Весьма рискованная операция, и я очень рад видеть их целыми и невредимыми, даже если их возвращение и не решает ни наших проблем, ни проблем шерпов.

Проблема шерпов. Шерпов надо кормить. Конечно, у нас есть высотные пайки. Но мы рассчитывали на продукты, поднятые за эти дни из Базового лагеря и предназначенные для освоения Ребра. Буря все застопорила: транспорт припасов из базы в лагерь II и доставку их из Седоа, так как перевал Барун, очевидно, также блокирован. Брать продукты из высотных рационов— это не решение проблемы. Урезать снабжение верхних лагерей — это ставить под угрозу будущее, в которое, несмотря на нескончаемую бурю, мы не перестаем еще верить. Запасы ведь истощимы! А аппетит у этих ребят зверский, и им нужна плотная пища. Я хорошо их понимаю, когда они приходят ко мне в сопровождении Пари как переводчика и просят, чтобы я им разрешил спуститься в Базовый лагерь. Как мне их убедить, что риск слишком велик, что не могу я оставить их одних на склонах, угрожающих лавинами, и, главное, этот риск бесполезен, так как в Базовом лагере также нет риса, поскольку перевал Барун закрыт из-за непогоды? К счастью, наш славный Анг Темба приходит мне на помощь. Он постепенно выдвинулся в лидеры связок шерпов и сейчас умеет найти надлежащие аргументы, на лицах отражается понимание. В конце концов все согласны ждать, и в глубине души я им очень благодарен.

Как бы мне хотелось знать, о чем думают товарищи, изнывающие от нетерпения в спальных мешках! Жорж Пайо, мой товарищ по палатке, не болтлив. Не знаю, преимущество ли это или недостаток, но мне нравится его спокойная мудрость. Судя по нашим беседам, он разделяет мои заботы. Он, однако, не такой пессимист, как я, и редкие произносимые им слова служат ободрением: «Да нет, старина, еще есть время, не надо беспокоиться, вот увидишь, все будет в порядке!» Искренен ли он? Во всяком случае он достаточно умен, чтобы казаться таковым, и одно только его присутствие, его спокойствие и оптимизм, действительный или напускной, являются для меня ценным обнадеживающим фактором. Что касается других ребят, если они и скучают, то умеют это скрывать. К тому же ведь буря — это тоже приключение! Основное сейчас—это выжить и поменьше думать. Сегодня утром—светлое пятно: появился посетитель—маленький зверек, по-видимому грызун, назвать которого я не ре-щаюсь, вроде маленького сурка, рыжего цвета. Он совсем непуглив, бегает туда-сюда вокруг палаток, особенно вокруг кухни, очевидно в поисках пищи, консервной банки, не опорожненной до конца. Как мне хочется погладить его мех и с ним поговорить: «Откуда ты, доверчивый зверек? Наверное, ты шел за нами с Базового лагеря? Эти места слишком негостеприимны для постоянного жилья. Одинок ли ты здесь?» Вспоминаю малиновку, летавшую зимой во времена моего детства вокруг дома, и мне становится тепло на сердце. Согревает меня также предложение Франсуа Гийо. Используя просвет, он хочет спуститься в Базовый лагерь с максимальным числом шерпов. Несмотря на риск, предложение принимается без обсуждения, так как я полностью доверяю осторожности Франсуа: его присутствие на базе наведет там необходимый порядок и поможет урегулировать проблемы снабжения.

Условились, что по прибытии на базу он немедленно свяжется со мной по радио. Тянутся долгие часы. Весь день, всю ночь снег падает без остановки. Наконец в 8 утра голос Франсуа:

— Мы потратили более 6 часов для спуска от лагеря I к базе! В лагере столько снега, что лишь верхушки палаток торчат наружу.

— А как носильщики?

— Они все спят вместе с шерпами в хижине и в кухне. Паршиво, что нечего жрать, кроме наших запасов на обратный путь. Поэтому, если ты не возражаешь, я пошлю всех «местных носильщиков» в Седоа, навстречу Будиману. Он должен вскоре поспеть со своим караваном, ведь мы его ждем уже около месяца.

— А шерпы?

— Я посылаю их в Рибу за дровами. Бензину для кухонь больше нет, а большие газовые баллоны пустые.

— Какая погода у тебя там, внизу?

— Получше. Явно не так холодно. Падает почти мокрый снег, но падает сильно. Ты знаешь, я поймал передачу из Катманду. Не одни мы застряли. Все другие экспедиции блокированы в нижних лагерях. Авария в международной экспедиции на Эверест: на стене умер индиец, насколько я понял, от холода и истощения. На Аннапурне японцы отказались от восхождения. На Эвересте также, мне кажется, Диренфурт собирается возвращаться.

24 апреля. Галки, исчезнувшие во время бури, вновь появились. Собирается ли вернуться хорошая погода? Может быть, у нас есть еще шанс?

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32

Оставить комментарий