Опубликовано в Глава 6. Погоня за «снежным барсом»
Я прибыл в лагерь и тут же заболел ангиной. Не помню, где и как простудил горло, но знаю, что эта вот «утечка осторожности» — главная причина. Протекала ангина остро — несколько дней лежал с высокой температурой. И хотя сыграла роль той самой отрезвляющей «колотушки», на склоны пика Коммунизма я вышел сильно ослабленным.
Я руковожу восхождением, но иду в хвосте. Неловко, но ничего не поделаешь. Сначала двинулся по привычке первым, вытоптал сотню шагов, но понял, что не по силам. Ребята заметили — предложили идти сзади. Они правы: группе это невыгодно — переоценка сил одним из участников может сорвать восхождение.
Еще правильней было бы выйти двумя-тремя днями позже. Этого мне бы хватило, чтоб прийти в себя. Прогноз позволял. Не позволяло другое: один из участников торопился на чемпионат СССР на Кавказе. Будем его называть Петром Петренко. Альпинист крепкий, один из сильнейших наших спортсменов. До звания «Снежный барс» ему не хватало последней вершины — пика Коммунизма. (Этот восходительский титул дается тем, кто покорил все четыре семитысячника страны: пик Корженевской, пик Ленина, пик Победы и пик Коммунизма.) Нынешнее восхождение принесет ему почетное звание. Я радовался, что подобралась сильная группа: большинство участников — ведущие мастера альпинизма.
Времени до чемпионата оставалось немного, поэтому ради Петренко был составлен весьма жесткий график подъема и спуска. За четыре дня полагалось нам выйти к вершине маршрутом: с ледника Фортамбек на ребро Буревестника, далее по Большому Памирскому фирновому плато к Большому барьеру (6900 метров), затем по западному склону вершины.
Ад… Почему его представляют темным, бурлящим, клокочущим? Я его видел. Он идеально белый, идеально тихий, идеально застывший. Над ним идеально синее небо с идеально недвижным, висящим, злым, жарящим солнцем. Вся эта идеальность и есть ад. Он вовсе не подземелье — он в виде цирка, в виде глубокой вогнутой чаши.
Ад — это гнетущая однородность. Он манит своей идеальностью и незаметно, но быстро выматывает, доводит до обморочной усталости неподвижностью, беззвучием, одноцветностью — не на чем задержать глаза, не к чему прислушаться, нечего ощутить, кроме равномерно жгущего солнца. Когда нет ничего, кроме идеальной, растянутой на весь мир белизны, тишины, стылости… Чтобы испытать адовы муки, надо пробыть здесь не более часа…
Мы спустились на дно такой чаши — диаметром метров в сто — и через двадцать минут обессилели. Нужно скорее уходить, а ноги не слушаются — хочется лечь и закрыть глаза… Рассудок все-таки крепче тела. Он как сучок, на котором пила тормозится… Он еще в состоянии подчинить себе тело. Вяло, с усилием переставляя ноги, мы покидаем впадину…
Теперь я иду и радуюсь: хорошо, что есть ветер, есть грохот, что скалы невзрачно-серые, что, кроме отлогих склонов, есть сильная крутизна, смертоносные пропасти, трещины, лавины и камнепады, что все это пересекает наш путь, попадается слева и справа.
Мы идем быстро — нужно спешить. График велит нам к вечеру поспеть на фирновое плато и здесь, преодолев тяжелый путь по глубокому снегу, подойти к пещерам. Иначе Петренко опоздает на чемпионат.
Но странно — он почему-то торопится меньше всех… Все время плетется сзади, ступая по отработанным, хорошо утоптанным следам. Как-то не вяжется это левофланговое положение с его могучей, широкоплечей, огромного роста фигурой. Впереди почти бессменно пробивает дорогу Игорь Рощин. Лишь иногда в меру своих возможностей его подменяет Валя Гракович.
Длинной, растянутой цепочкой команда движется вверх. Меняются рельефы — взлеты, впадины, «жандармы», кулуары… Вертикаль возрастает сотня за сотней, а впереди по-прежнему Рощин. За ним Валентин Гракович из Минска, Эльвира Шатаева, я, Василий Ковтун и Александр Фомин из Киева, Георгий Корепанов — ленинградец. Цепочку замыкает Петренко…
Когда я остановил группу и сказал, что Рощина на до сменить, все посмотрели на Петренко. Но он оставался безукоризненно вежливым, уступая дорогу другим, и молчал, боясь, вероятно, перебить чужую инициативу. Эльвира, тоже ни слова не говоря, вышла вперед. Теперь в колонне соблюдался «зеркальный» ранжир: впереди самая маленькая — Эля, сзади самый крупный — Петренко. Она отработала не менее сотни шагов, когда Валя Гракович окончательно убедился, что это тот удивительный в альпинистской среде случай, где моральные стимулы не работают, и вышел ее подменить…
У пика Парашютистов, на высоте 5800, где началось плато, Петренко и Ковтун остановились, извлекли из мешка палатку и стали готовить ночлег. По плану ночевка предполагалась в пещерах, расположенных примерно посередине этой горной равнины. До них еще несколько километров ходу. Это было совсем уж непонятно: опаздывает Петренко — нам спешить некуда…
Я вдруг подумал: мы несправедливы к нему — при чем здесь мышцы и вес?! Высота может скрутить и самого Илью Муромца.
Я поделился с Эльвирой. Она иронично улыбнулась и, не ответив мне, сказала громко для всех:
— По-моему, надо хоть попытаться выполнить свой же план. Ведь мы не новички — знали свои силы, когда намечали. Палатки всегда успеем поставить.
Все посмотрели на меня, ожидая решения. Я сказал, что время и возможность еще есть, что сам я намерен идти дальше, но это необязательно для всех — кто хочет, может ставить палатки.
Петренко, Ковтун и Фомин остались, а пятеро продолжили путь и затемно подошли к пещерам. Утром сварили завтрак, в восемь закончили трапезу, а к девяти, как и договорились с тройкой, оставшейся У пика Парашютистов, были готовы продолжать восхождение.
…В одиннадцать наконец группа собралась вместе и отправилась дальше.
Плато — участок технически простой. Трещин здесь не водится, лазания не требуется. Зато снег попадается рыхлый, глубокий настолько, что порою десятки метров «проходишь» ползком, пробивая траншею. Мы торопимся — быстрее обычного топчем следы, переставляем ноги, но… Чудеса, цирковой фокус! Словно во сне, барахтаемся, оставаясь на месте. Кто сказал, что движение относительно? Это только внизу, если трамвай увеличил скорость, то улица понеслась быстрее. Наша «улица», хоть галопом скачи, — ни с места.
Наша «улица» тянется на двенадцать километров — от пика Парашютистов до пика Кирова. Сперва с небольшим, чуть .заметным снижением, к середине сбрасывая высоту метров на двести, а после таким же отлогим . подъемом возвращает свою начальную отметку 5800. В самых широких местах в ней около двух километров. Наша «улица» с одним лишь правым рядом «строений»: пик Ленинград, пик Евгения Абалакова, пик Куйбышева. Слева она обрывается бешеной крутизной — отсюда и сходят лавины, которые мы наблюдаем с поляны. Наша «улица» — Большое Памирское фирновое плато — уникальна: самое высокое из крупных плато. Воздух на ней так разрежен, что не препятствует космическим излучениям. Зная об этом, ученые намерены в ближайшей -перспективе построить здесь научную хижину-лабораторию со специальными уловителями «пришельцев» из космоса.
Мы шагаем сейчас по плотно спрессованному насту, едва прикрытому снегом, — идти легко — и тщетно поглядываем на вершины. Но они никак не проходятся. Поминутно, через каждый десяток шагов, оглядываемся назад — глаз ищет подтверждения, хочется наглядно убедиться, что мы все-таки движемся — за нами тянется длинный, скрывающийся вдали и переходящий в сплошную линию след. Каждый раз он отрастает все больше и больше. Но впереди ничего не меняется — пик Кирова все так же далек. Эта проклятая вершина может свести с ума — она не сдвинулась ни на метр.
…И вдруг обнаруживаем, что горы все же «про-. шлись». Каким-то странным, неведомым внизу диалектическим скачком. Неожиданно видим себя в самом конце плато — перед нами вплотную пик Кирова…
Все эти ощущения для меня неновы, но, даже зная, чем кончится этот зрительный парадокс, не мог отогнать от себя неотступное гнетущее чувство безысходности — так и шел с ним весь путь.
За третий день мы поднялись на высоту 6900, дойдя до Большого барьера. Провели здесь ночевку. А на четвертый, покинув этот последний бивак, вышли на предвершинный склон. Впереди по-прежнему Игорь Рощин, сзади привычно маячит крупная фигура Петра Петренко… Игоря подменяли — ненадолго, но несколько раз — Корепанов, Гракович, Ковтун. Однако на всем маршруте он оставался ведущим.
Высота и усталость все больше и больше «пришивают» нас к склону, и каждое движение теперь добывается волей. Первый отдыхает каждые пять шагов…
На отметке 7200 Рощин остановился, навалился на ледоруб и бессильно обвис. Я подошел и увидел, что больше он группу вести не может. Солнце давно на западе и, к сожалению, в сторону горизонта движется много быстрее нас, а нам предстоит еще триста метров.
Я понял, что на вершину не успеваем, и сказал об этом присевшей на склоне группе. Но всем было ясно и без моих слов. Ясно и другое: если сегодня вершины не будет, то на сей раз ее может не быть вообще.
— Полчаса отдохнем и начнем спуск, — сказал я группе. И тогда все услышали голос Петренко.
— Я пойду первым, — сказал он. — Буду идти до самой вершины. Но восхождение нужно продолжить.
У нас должна быть вершина. Остался пустяк — триста метров! Верно, до титула «Снежный барс» оставалось каких-нибудь 300 метров!..
Он вышел вперед и двинулся, как бог, по воде. Нам, вымучившим здесь каждый шаг, показалось это чудом. Он шел легко, быстро, оставляя удобные следы, как резвый, затомившийся в доме мальчик, выскочивший на улицу, как одержимый вдохновением поэт. Бодрый, упругий, веселый — казалось, нет для него ни крутизны, ни высоты, ни вязкой дороги…
До самых скал он шел, ни разу не оглянувшись, не заботясь о том, что и как у него за спиной. Мы отставали, даже следуя по готовым следам, и оторвались на час-полтора пути. Мы наблюдали, как проходил он скалы и как остановился, когда возник перед ним острый заснеженный гребень: идти по нему в одиночку — безумие. Но читателю, видимо, ясно, что в недостатке здравого смысла этого спортсмена не упрекнешь…
Он остановился и, вспомнив про нас, приветливо помахал ледорубом. Потом обогнул скальный выступ и скрылся из виду.
Час спустя достигли гребня и мы. Но Петренко здесь не было. Это не удивляло: ни секунды не думал, что он решится идти по нему в одиночку. Искать его надо в окрестностях скал. Вопрос «почему его вообще нужно искать?» пришел в голову лишь в первый момент, ко сразу же затонул в нахлынувшей тревоге.
Мы обшарили скалы, обыскали все закоулки, заглядывали в ниши, осматривали впадины, наконец вопреки логике визуально, насколько хватал глаз, изучили и гребень, его склоны, но следов нигде не было. Мы звали его — кричали, складывая ладони рупором, но в ответ слышали только горное эхо…
Я подготовил рацию, чтобы сообщить в лагерь о предполагаемом несчастье, когда вдруг раздался голос Эльвиры.
— Володя, погоди! — крикнула она. — Нашла! Она нашла его в снежной нише, «теплой», удобной, хорошо укрытой от ветра сугробом. Он полулежал, привалившись спиною к стенке, слегка раскинув руки, уронив голову на грудь, и… богатырски храпел. Мы не сказали ему ни слова — здесь не место для таких разговоров, — разбились на двойки и вышли на гребень. В восемь часов вечера заходящее солнце в последний раз брызнуло на вершину и осветило ликующих восходителей…
Спуск проходил в темноте. На высоте 7300 метров окончательно выбился из сил Валя Гракович. Гипоксия прихватила его еще на подъеме. Высоту хоть и сбросили, но не настолько, чтобы избавиться от этой болезни. К тому же предельное утомление — наш альпинистский рабочий день длился уже шестнадцать часов.
Гракович садился, падал в снег, отказываясь двигаться дальше. Я поднимал его силой и заставлял идти.
Группа, кажется, недовольна моими действиями. Чувствую, но делаю вид, что не понимаю. Знаю: без объяснений не обойтись, но нет уверенности, что настою на своем. Сколько возможно, хочу оттянуть разговор, чтобы успеть спуститься еще хоть на сотню метров.
На высоте 7200 метров меня отозвала Эля. К нам подошли остальные. Они уселись в снег, но я объявил:
— Разговаривать будем стоя.
— Люди устали, — сказала Эльвира. — Больше идти не могут.
— Я тоже. Что дальше?
— «Якать» не надо. Не о тебе — о группе идет речь. Будь ты один, распоряжайся собой как хочешь. Хоть на вершину снова ступай, если охота ее украсить своей могилой. Но ты командуешь людьми. И пользуешься тем, что дисциплина для них святое дело…
— Ясно. Чего вы хотите?
— Ночевка нужна, Володя! — задыхаясь, сказал Корепанов. Голос его звучал хрипло, натужно, слова вылетали, будто киксы трубы в неумелых руках.
— Где? На чем? Под чем?
— Пусть холодная. Но идти больше нет сил… Еще полсотни шагов, и спустимся головой вниз…
— Холодную?! На 7200?! Тех, кто останется жив, прошу запомнить мои слова: половину из нас пневмония прикончит еще до утра. Будь я один, шагу больше не сделал бы… Поступил бы как хочется — не как надо. Но завтра должен вас всех привести на поляну. Всех! Категорически против ночевки. Мы пойдем вниз… хоть по-пластунски. И ночевать будем в палатках — осталось триста метров…
Я повернулся и двинулся вниз. Шел не оглядываясь и слышал сзади шаги. Идут! Если идут, то идут все. Благословенна альпинистская дисциплина!
В два часа ночи мы были в палатках на высоте 6900. Разожгли примус, согрели чай и в тепле легли спать.